М.Шолохов. Тихий Дон

После обеда Григорий развязал мешок, стал оделять семью гостинцами.

- Это тебе, маманя… - Он протянул теплый шалевый платок.

Ильинична приняла подарок, хмурясь и розовея по-молодому.

Накинула его на плечи, да так повернулась перед зеркалом и повела плечами, что даже Пантелей Прокофьич вознегодовал:
- Карга старая, а туда же - перед зеркалой! Тьфу!..

- Это тебе, папаша… - скороговоркой буркнул Григорий, на глазах у всех разворачивая новую казачью фуражку, с высоко вздернутым верхом и пламенно-красным околышем.

- Ну, спаси Христос! А я фуражкой бедствовал. В лавках нонешний год их не было… Абы в чем лето проходил… В церкву ажник страмно идтить в старой. Ее, эту старую, уж на чучелу впору надевать, а я носил… - говорил он сердитым голосом, озираясь, словно боясь, что кто-нибудь подойдет и отнимет сыновний подарок.

Сунулся примерить было к зеркалу, но взглядом стерегла его Ильинична. Старик перенял ее взгляд, круто вильнул, захромал к самовару. Перед ним и примерял, надевая фуражку набекрень.

- Ты чего ж это, дрючок старый? - напустилась Ильинична.

Но Пантелей Прокофьич отбрехался:
- Господи! Ну и глупая ты! Ить самовар, а не зеркала? То-то и оно!

Жену наделили Григорий шерстяным отрезом на юбку; детям роздал фунт медовых пряников; Дарье - серебряные с камешками серьги; Дуняшке - на кофточку; Петру - папирос и фунт табаку.